До сего дня я не знаю, правда ли это. Он в любом случае так сказал бы. И не знаю, что я должен был ответить. Мы побежали дальше, и все. Дождь полил сильнее, Мико припустил вперед, нагнал Санни и отобрал ее тюк с книгами, а я отстал. Мико взвалил тюк на плечо. Они двигались бок о бок. Я изо всех сил старался не потерять их из виду.

Когда мы вернулись, Представление уже давно закончилось. Труппа разбирала сцену и аккуратно складывала большие доски. Из-за дождя лотки расставлять не стали, но возле трейлера дяди Криса стояла очередь из стариков под зонтиками, потому что он предложил починить зубные протезы своими ювелирными инструментами. Мико провел нас стороной за трейлером тети Селены, и там мы налетели на наших мам и тетю Неру. Они искали нас уже битый час и здорово сердились.

Весь следующий день я места себе не находил от страха, что старики возьмут свои ружья и нападут на нас, но, похоже, никто не заметил, что тот старик погиб, — если он, конечно, действительно погиб. Еще я ужасно боялся, что тетя Кестрель и тетя Нера пойдут к остальным женщинам и скажут что-то вроде: «Ах да, кстати, дети нашли библиотеку и спасли оттуда несколько книг, может, пойдем туда все вместе и наберем книг для других детей?» — потому что они именно так всегда и делали, — и тогда старика найдут. Но никто никуда не пошел. Наверное, дело в том, что весь следующий день лил дождь и все тети, дети и старики не высовывались на улицу. А может быть, старик был одиночка и жил в библиотеке сам по себе — и теперь его труп обнаружат только через сто лет.

Так я и не узнал, что случилось на самом деле. Через пару дней мы двинулись дальше — после того, как дядя Бак и прочие открыли двери в один высотный офисный центр и спасли оттуда все хорошие медные трубы, какие только могли унести. Колено у меня покраснело и распухло там, где старик ударил палкой, но за неделю почти все прошло. За книги стоило и пострадать.

Книг нам хватило на много лет. Мы их читали, передавали другим детям, они их тоже читали, и истории оттуда повлияли и на наши игры, и на сны, и на то, каким мы считали мир. В моем комиксе мне больше всего нравилось, что, даже когда герои уходят в дальние края и там с ними происходят приключения, они всегда возвращаются в свою деревню и все опять вместе и счастливы.

Мико нравились другие истории — где герой уходит и совершает славные подвиги, но не обязательно возвращается домой. К двадцати годам Мико наскучило жить в Труппе, и он отправился в какой-то большой город на севере, где, по слухам, снова запустили электричество. В городах, где мы работали, тоже понемногу начали загораться огни, так что такое вполне могло быть. У Мико по-прежнему был тот же голос, от которого все что угодно казалось отличной идеей, — понимаете? — и еще он нахватался из «Теза ауруса» всяких шикарных слов. Так что, наверное, мне не стоило удивляться, что он уговорил Санни уйти с ним.

Санни через год вернулась — одна. Она не рассказывала, что случилось, а я не спрашивал. Через три месяца родилась Элиза.

Все знают, что она не моя. Но мне все равно.

Мы читаем ей зимними вечерами. Она любит истории.

РОБЕРТ РИД

Могильщик

Роберт Рид (р. 1956), опубликовавший свое первое произведение в 1986 году, является одним из самых плодовитых писателей-фантастов наших дней. Темы его произведений разнообразны, но, вероятно, наибольшую известность ему принесли оригинальные идеи, подобные представленным в романе «Жизненная сила» («Marrow», 2000), который повествует о группе инопланетян и генетически измененных людей, путешествующих по Вселенной в корабле настолько огромном, что внутри его есть собственная планета. Большинство рассказов Рида пока не объединены в сборники, но некоторые можно прочитать в «Драконах из Весеннего Источника» («The Dragons of Springplace», 1999) и «Кукушатах» («The Cuckoo's Boys», 2005)

Лола со мной согласна — более холодной зимы мы еще не видели. Почти каждую ночь температура ниже нуля, иногда намного ниже, и, если печи не топить как следует, по утрам бывает очень холодно. Уж лучше лежать под толстыми одеялами и валять дурака, шутили мы. Но одиннадцать прожитых вместе лет и два переполненных мочевых пузыря обычно не давали нам лениться слишком долго. Кроме того, у нас дюжина собак, которые воем напоминают, что их пора кормить. За последние две недели у нас вошло в привычку выскакивать из постели, быстро одеваться, выбегать на улицу — у Лолы свой туалет, а у меня свой, — а затем, с собаками, следующими по пятам, бежать в дом и бросать поленья в кухонную плиту, чтобы хотя бы одно помещение стало жилым, прежде чем мы пойдем в атаку на новый день.

Холод — это плохо, но и снег этой зимой не выпал. Ни снежинки. Прошлогодняя засуха не дает никаких намеков на отступление: голые деревья и жалкая бурая трава гнутся под пронизывающим северным ветром.

— Зима — это смерть! — объявляю я громким и важным голосом.

Лола думает, что я немного преувеличиваю, но я в это верю. Если ты не в состоянии мигрировать или впасть в спячку, то здесь нечего есть, кроме остатков с прошлого лета и осени. Если этот холод не закончится, то мы рано или поздно умрем. Но зима, разумеется, всего лишь время года, причем не очень длительное. Жена улыбается и обещает мне новую весну, за которой последует долгое жаркое лето.

— Потому что в воздухе до сих пор много этого… как это вещество называется?..

— Диоксид углерода.

— Даже не знаю, почему не могу запомнить это название.

Лола — девушка простая и практичная. Вот почему.

— Так чего там углерода? — переспрашивает она.

Тем же важным голосом я повторяю свои слова.

— Я люблю тебя, — говорит она.

— И я люблю тебя.

Лола стоит возле разогревающейся плиты, надев два свитера, и помешивает в кастрюльке овсянку. Она счастлива — так, как никогда не смогу быть счастлив я. Улыбаясь без очевидной причины, она спрашивает, что я запланировал сегодня сделать.

— Вспомни сама.

— А ты скажи еще раз.

— Отвезти мясо в город.

— Я забыла, — утверждает она, начиная помешивать быстрее.

Но на самом деле не такая уж она и простушка. То, что она забывает, может оказаться посланием, а не ошибкой. Например, как сейчас: Мяснику Джеку нужно мясо. Но еще у него есть три дочери-подростка. Иногда по ночам Лола лежит, не в силах заснуть, — боится, что я брошу ее ради какой-нибудь молодухи, которая родит мне детей. Если не девчонки Мясника Джека, то в этом проклятом городе живут десятки одиноких женщин — фертильных шлюх, говорящих о Христе, но не верящих в Него. Их развратная легкая жизнь дает им время красить лица и прикрывать тела яркими нарядами, предназначенными только для привлечения мужских взглядов. Лола ненавидит мои поездки в город. Они нам нужны, и она не смеет меня останавливать. По даже самый бесчувственный чурбан уловил бы ее настроение, а я не из бесчувственных.

Во время завтрака я спрашиваю, что нам нужно и что привезти ей.

Это два совершенно разных вопроса.

Список ее пожеланий сегодня короче обычного. Она называет сушеные яблоки, муку без жучков, овес, может быть, ткань для новой одежды и шерстяную пряжу, если смогу достать. Потом она замолкает, уставившись в столешницу между нами, и молчит — очень многозначительно.

— Что-то не так?

Она качает головой. Но вместо вранья признается, что ей страшно, когда я уезжаю надолго.

— А чего ты боишься?

Лола смотрит на меня.

— Я всегда возвращаюсь, — напоминаю я.

Да, возможно, я не смогу вернуться к вечеру, но завтра я уж точно буду снова здесь сидеть. И останусь дома до весны, если мы раздобудем достаточно припасов за наше копченое мясо.

— Я знаю, что ты вернешься, — соглашается она. И после паузы добавляет: — Ты ведь недолго пробудешь у Мясника.

— Мне надо повидаться со старыми друзьями, — напоминаю я.

Она кивает.

— Ритуалы, — добавляю я.